Судя по количеству судебных процессов, связанных с доменными именами, хаками, краками и прочими цифровыми артефактами, закон приходит-таки в сеть. Кому-то, возможно, кажется, что – как в калашный ряд, но процесс этот от того, что мы о нем говорим, не зависит. Поэтому единственное, что мы сможем сделать – это попытаться беспристрастно в нем разобраться. По мере того, как продолжается накопление судебной практики по так называемым «компьютерным» преступлениям и правовым спорам, все более и более становятся видны все ее «острые углы».
О пользе компьютерной грамотности
Собственно, отечественная интернет-общественность никогда любовью к правоохранительным органам не пылала, и любой новый судебный процесс, описанный в СМИ, сопровождается шквалом критики, причем не всегда обоснованной. Текст этот и родился во многом как ответ на многочисленные сетевые дискуссии, участники которых, как мне кажется, просто не понимали основополагающих правовых понятий. В самом деле: чем объяснять по сто раз оппоненту то, чего он не понимает, проще один раз изложить все развернуто и давать ссылку. Поэтому прошу рассматривать статью как маленький юридический «ликбез».
Одна из самых частых тем, которые затрагиваются при обсуждении судебной практики среди «компьютерщиков» — некомпетентность правоохранительных органов. Проще говоря, в разговоре о каждом судебном процессе всплывает тема неграмотности следователей и судей в компьютерной сфере: они-де и коврик для мышки не той стороной вверх кладут, и дискету не туда суют, и вообще – как может вести дело «про компьютеры» человек, не знающий ассемблера?! Уместно в такой ситуации будет для начала задаться вопросом: а должен ли вообще судья (ну, или следователь), ведущий дело «о компьютерах», в этих самых компьютерах разбираться?
Для профессионального юриста этот вопрос, как может показаться, элементарен: процессуальные кодексы предусматривают возможность проведения экспертизы в том случае, если суд сталкивается с вещами, которые не входят в компетенцию обычного среднестатистического гражданина. За исключением, разумеется, правовых вопросов, решать которые – и есть работа судьи. Но, на мой взгляд, не все так просто.
Прежде чем попытаться ответить на этот вопрос, стоит повнимательнее приглядеться к самому процессу рассмотрения дела – что же происходит, когда судья решает вопрос о виновности или невиновности обвиняемого, либо принимает решение по имущественному спору? Вопрос этот, как и многие «простые», объяснению на словах поддается с трудом. Но мы попробуем.
Внутреннее убеждение
В статье 17 Уголовно-процессуального кодекса РФ говорится, что судья и присяжные оценивают имеющиеся в деле доказательства по своему «внутреннему убеждению», руководствуясь при этом законом и совестью. Сходные нормы имеются в других процессуальных кодексах, так что принятие решения по «внутреннему убеждению» закономерно считается одним из основополагающих принципов судебного процесса вообще.
Доказательства по «внутреннему убеждению» оцениваются не только судьей при вынесении приговора, но и следователем или прокурором при расследовании дела, а также другими участниками процесса. (Поэтому далее в тексте я, для простоты изложения, чаще всего буду говорить о «судье», под которым будет пониматься «правоприменитель» в самом широком смысле этого слова. К тому же, все написанное в статье применимо не только к рассмотрению уголовных дел, но и к осуществлению правосудия вообще.
Но вот о том, что же из себя представляет это «внутреннее убеждение» — нигде не говорится. Предполагается, что это должно быть ясно интуитивно. Большинству юристов (но не всем, кстати) это, действительно, ясно, их для этого по пять лет в институтах и обучают. И в статьи первой, «Общей» части УПК профессиональные юристы заглядывают редко. Но то – юристы, а вот «компьютерщики», законам не обученные, воспринимают «убеждение», да и вообще большую долю статей Общей части УПК как стандартную риторику, смысла не имеющую.
Ведь никаких формально определенных критериев, по которым можно заранее определить вину или невиновность человека, закон не устанавливает. Это позволяет избежать злоупотреблений: представьте, что было бы, если бы официально было установлено, что для признания лица виновным необходимо… ну, скажем, показания двух свидетелей, и одно заключение экспертизы. Будьте уверены, сторона обвинения обеспечила бы и свидетелей, и экспертизу.
Но заранее установленных правил нет, и в суде нужно именно убедить судью, представив ему доказательства, которые будут еще и оцениваться по тому же самому внутреннему убеждению. В итоге возникают (пока еще редко, правда) ситуации, когда суд не верит десятку милиционеров, которые утверждают, что своими глазами видели у подсудимого пистолет.
Так вот, «убеждение» и не может быть нигде точно определено – именно из-за того, что в случае появления такого определения его критериями можно будет манипулировать. Вывод о том, что же именно хотел сделать участник процесса, судьей делается при анализе его действий, точнее – их внешней стороны. Например, при обнаружении на компьютере вирусов, будет иметь значение то, где именно они располагаются: если в каталоге с почтой, то мы можем вести речь о том, что достались владельцу компьютера они случайно, придя по почте. Если же на диске компьютера существует каталог «virus», в котором лежат исходники и скомпилированные файлы… тут уже можно говорить о намеренном их написании или компиляции.
Поэтому мы можем говорить о том, что понятие «внутреннего убеждения» ближе всего к «совести» и «здравому смыслу». Казалось бы, очевидный вывод. Но, когда дело доходит до обсуждения судов, народ почему-то свято верит, будто аргументы вида «я его не убить хотел, а попугать», будут восприняты судьей как «неустранимые сомнения», а не как простые «отмазки» (в приговорах обычно в таких случаях пишется что-то вроде: «к показаниям подсудимого суд относится критически, расценивая их как попытку уйти от ответственности»). Хотя именно здравому смыслу такие аргументы и противоречат.
У большинства встреченных мною неспециалистов почему-то имелось стойкое мнение о существовании так называемых «лазеек в законе»: дескать, достаточно «грамотного адвоката», который придет, найдет эти самые лазейки, и освободит клиента. Верящие в существование «лазеек» исходят именно из того, что всю деятельность судьи при вынесении им приговора можно формализовать и описать языком закона, с возможностью, соответственно, к этому описанию придраться и опровергнуть его. Однако, как мы видим, существует некий предел доказывания.
К слову, мнение о «лазейках в законе» сформировалось в умах народа, как мне кажется, под влиянием заморских судебных процессов, в частности, тех, которые происходят в странах с прецедентной правовой системой – Великобритании и США. (Сюда же стоит отнести и киношные суды). Так вот, при такой системе решение, принятое судом по конкретному делу («прецедент») становится определяющим при принятии решений по таким же делам в будущем. Разумеется, при попытке доказать, что обстоятельства конкретного дела тождественны обстоятельствам не того прецедента, по которому обвиняемого упекли в тюрьму пожизненно, а того, по которому его оправдали, адвокату нужно интенсивно использовать именно анализ формальной стороны действий своего клиента – вот при этом возрастает вероятность существования «лазеек».
Но где гарантии того, что решение судьи будет им принято руководствуясь совестью? Действительно, в такой ситуации открываются широкие возможности уже для судейского произвола: кто разберет, «по совести» человек рассудил, или нет, если «правил игры» не может быть определено в принципе?
На этот случай существует возможность обжалования приговора или решения в вышестоящий суд. При этом вышестоящий судья также должен вынести решение по своему внутреннему убеждению. Соответственно, судья нижестоящий вынужден принимать решение «по совести», поскольку у него также нет определенных критериев внутреннего убеждения, и он прекрасно понимает, что решение вышестоящего судьи может быть иным.
Также в этой связи можно вспомнить о решениях Верховного суда РФ, которые он выносит по конкретным делам, либо формирует, обобщая судебную практику. Им придается обязательная сила для нижестоящих судов, и они часто называются «прецедентами», хотя, с учетом всего, написанного выше, было бы логичнее их рассматривать как внутреннее убеждение Верховного суда, выраженное официально и поэтому ставшее обязательным для применения нижестоящими судами. Дело, по которому выносится решение в актах, издаваемых Верховным судом, играет роль не «прецедента», а просто примера конкретной ситуации.
Естественно, на практике в действие вступают разного рода не предусмотренные законом «нюансы»: «телефонное право», уговоры, банальный подкуп… Но это – уже песок в механизме правосудия, работа которого, надеюсь, вам теперь стала более понятной.
Кстати, еще одно положение, содержащееся в той же 17 статье УПК – то, что «внутреннее убеждение» судьи должно быть основано на «совокупности имеющихся в деле доказательств». Это – закрепление еще одного основополагающего принципа правосудия: «оценки доказательств в совокупности». Выше мы уже говорили об отсутствии формальных критериев, по которым можно было бы оценивать доказательства и принимать решение. Из этого следует, что мы не можем сказать конкретно, что какое-то из доказательств более убедительно, чем другое. И поэтому оценивать их мы можем только все вместе. Из этого, в свою очередь, автоматически следует, что ни одно отдельное доказательство не имеет заранее установленной силы, и должно оцениваться только среди других. В конкретном деле мы не можем говорить об «одном» или «двух» доказательствах, по отдельности их для суда не существует – есть только одна-единственная «совокупность доказательств», частным случаем могут выступать одно или два…
Как видите, все основополагающие принципы правосудия на самом деле связаны между собой и взаимно обусловлены.
О пользе знания «нетикета»
Поэтому, возвращаясь к вопросу, сформулированному в начале статьи, можно ответить на него так: судье должны быть понятны правила поведения, по которым действуют участники правоотношений. Собственно, право само по себе – это и есть правила поведения. Поэтому, как только вопрос в процессе рассмотрения дела встает о поведении (неважно, урегулированном нормами права или нет), судья должен быть способным оценить его с точки зрения права, и никакой экспертизы для такой оценки назначать он не может.
Таким образом напрашивается вывод о том, что, если решение судьи касается каких-то аспектов функционирования компьютеров, то он может поручить оценку обстоятельств эксперту или специалисту. Если же речь идет о правилах поведения участников процесса, то правоприменитель должен сам разбираться в этих правилах и давать оценку действиям. Связано это прежде всего с тем, что поведение, не описанное нормами права, находится именно в той области доказывания, которая правом не урегулирована и должна оцениваться именно по внутреннему убеждению, так, как я описал выше.
Однако, то, что в «компьютерной» субкультуре могут быть правила, отличные от общих, судье в голову, как правило, не приходит. Именно это, на мой взгляд, и служит причиной появления столь большого количества упреков в некомпетентности.
Для примера рассмотрим уголовное дело, встретившееся мне, довольно давно: пользователя, подключившегося к прокси-серверу, пытались осудить по 165 статье (причинение имущественного ущерба). При этом милиция оценивала его действия по аналогии с действиями человека, который зашел в чужую незапертую квартиру, в то время как в Сети как раз принято пользоваться серверами, доступ к которым не закрыт хозяином (http://bugtraq.ru/law/weekly/0009.html). С точки зрения обычного «компьютерщика», в Сети, с ее обилием бесплатных серверов и служб, отсутствие ограничений для пользования ими служит знаком того, что хозяин разрешил. В то же время, в «реальном мире» принято вести себя по-другому. Что, собственно, и стало причиной появления этого дела.
Правда, в последнее время, на смену «компьютерщикам», поднаторевшим в сетевом этикете, приходят простые пользователи (условно назовем их «юзеры»), которые просто подключаются к Сети, не заботясь об изучении «нетикета». При этом их уже становится больше, нежели старожилов, живущих по своим понятиям, и они становятся настолько влиятельны, что устанавливают собственные правила поведения. Например, обилие спама, наблюдаемое в последнее время, можно объяснить тем, что большинство его заказчиков – те самые «юзеры», которые про Сеть знают, а про спам просто не знают, что это «нехорошо» (чего, разумеется, нельзя сказать о непосредственно рассылающих спам исполнителях). В таких условиях правила поведения приближаются к общечеловеческим, сохраняя компьютерные черты в среде «сисадминов». И, естественно, это еще более запутывает судей когда дело доходит до разбора поведения (ну, или «действий») участников процесса.
В общем, думается мне, выйдет все как в том анекдоте про красных и белых, которые отбивали друг у друга лес и которых в конце концов выгнал оттуда лесник: пока «интернет-общественность» занимается «саморегуляцией» и принимает «правила пользования сетью», обычные «чайники», компьютерам не обученные, приучатся решать свои проблемы через суд, с помощью судей, компьютерам также не обученных. И «понятия» в сети все больше приблизятся к тем, что существуют в так называемом «реальном мире». Произойдет это тогда, когда неофиты от простых развлечений в Сети станут заниматься серьезными вещами, в частности, рекламой и торговлей. Обилие спама, о котором я писал выше – это первая ласточка. А эпоха судебных исков, возникших из-за деятельности сторон в Интернет, еще только начинается.
Я и сам принадлежу к так называемому «второму поколению» пользователей сети, которое в нее пришло еще до ее коммерциализации и широкого распространения. Поэтому на процесс корректировки сетевого образа жизни «третьим поколением» (теми самыми «чайниками») смотреть мне будет немного грустно. Но способов как-то ему воспрепятствовать я не вижу.
